Генри Олди - Внук Персея. Мой дедушка – Истребитель

— Папа, — решился мальчик. — Я хотел узнать у тебя…

— О чем, дружок?

— Что случилось с Ликургом Эдонянином?

— Почему тебя это интересует?

— Ну, этот, кого дедушка камнем… Он грозил, что и с дедушкой будет, как с Ликургом. Вот я и подумал…

Стражники мигом потеряли интерес к разговору, из чего Амфитрион заключил, что им — а пожалуй, и остальным взрослым — история Ликурга хорошо известна. Алкей же с минуту молчал, играя с тетивой. Высокий, широкоплечий, с руками богатыря, он вполне оправдывал бы свое имя, если бы в детстве не переболел «конской стопой»[12]. Левая нога Алкея высохла, плохо слушаясь хозяина. Ходил он с трудом, враскачку, словно моряк по палубе ладьи, застигнутой штормом. Раб всегда носил за ним дифрос — складной табурет с сиденьем из ремней — на который Алкей садился там, где не было кресла или ложа. Сидя, он легко сошел бы за могучего воина; увы, рано или поздно приходилось вставать.

— Эдоны, дружок — фракийское племя. Ликург был их вождем. Когда Косматый с отрядом вакханок высадился в устье реки Стримон, Ликург не принял его, как бога. И гнал бичом до Арнейских скал, пока незваные гости не попрыгали в море.

— Бичом?

Восторг захлестнул мальчика. Будто наяву, он представил грозного Ликурга — лицо вождя было лицом самого Амфитриона — с занесенным бичом. От каждого удара над скалами рассыпались молнии. Безумные вакханки кидались вниз, предпочитая смерть в бурных волнах. В это стоило поиграть на берегу залива — если, конечно, удастся найти кого-то на роль вакханок.

— Говорят, Косматого спасла Фетида Морская, корифей нереид. Но я склоняюсь к тому, что он просто укрылся в гроте и пересидел гнев Ликурга. Косматый — мастер отводить глаза…

— Так он желал дедушке победы?

— Кто? Косматый?!

— Ну этот, из толпы! «И с тобой будет, как с Ликургом…» — и дедушка, значит, победит! Бичом, со скал…

Алкей вздохнул, с любовью глядя на сына. Видя в Амфитрионе свое продолжение, не испорченное болезнью, он знал, что детская наивность со временем уступит место цинику-опыту. Но всегда жалел, когда мальчик делал еще один шаг в этом направлении.

— Вряд ли, дружок. Не думаю, что судьба Ликурга столь уж привлекательна. Вскоре после изгнания Косматого он убил Дрианта, собственного первенца.

— Бичом?

Восторг уходил. Его сменял страх, вернувшись из недолгих странствий. Слишком часто сегодня родители убивали детей, чтобы мальчик не примерил это на себя. Нет, папа Алкей никогда, ни за что!.. и мама Лисидика…

— Секирой. Ходили сплетни, что Косматый в обиде наслал на Ликурга безумие, и тот принял сына за виноградную лозу. Но Спартак рассказал мне, что юный Дриант тайком воздвиг алтарь Косматому, где совершал жертвенные возлияния. При поддержке нового бога щенок хотел свергнуть отца и стать вождем. Что ж, Ликург успел первым, покарав сына за предательство.

— Ты веришь ему?

— Я склонен верить Спартаку. Но эдоны поверили сплетням. А тут еще и неурожай… В голодное время народ звереет. Кто-то — полагаю, сам Косматый под личиной — обвинил Ликурга. Олимп, мол, разгневан смертью Дрианта, нужна искупительная жертва… Эдоны отвели своего вождя к отрогам Пангея, где и бросили под копыта мчащегося табуна. Спартак сказал, что Ликург был еще жив, когда вакханки кинулись терзать обезображенное тело.

— Вакханки?

— Как-то очень вовремя они объявились на месте казни, не находишь? Спартак даже называл мне их имена: Флио, Эрифа, Феопа… Дальше не помню.

— А Ликург? Он что, не мог эдонов — бичом?!

— Ликург дал себя казнить. Его сломила двойная измена: сына и соплеменников. Пожалуй, он умер с радостью. Если кто и сопротивлялся, так это Спартак.

— Наш Спартак?

— Тогда он был не наш, а эдонский. Спартак дрался за вождя до последнего. Его избили так, что сочли мертвым и бросили на корм птицам. Жена выходила его, и вскоре Спартак покинул берега Стримона. Через год он осел у нас, в Тиринфе. Твой дедушка дал ему то, чего не дали другие басилеи — возможность открыто ненавидеть Косматого и мстить за Ликурга. К сожалению, враг Спартака ударил исподтишка…

Жестом Алкей велел стражнику принести ему шлем, валявшийся на куче доспехов. Шлем был старый-престарый — шапка из бычьей шкуры с нашитыми бляхами. Пальцы Алкея подергали бляхи, проверяя, крепко ли держатся; оторвали одну, затем другую. Кожа под бляхами выглядела поновее, зато в остальных местах она давно высохла и потрескалась. Наушники Алкей дергать не стал, во избежание.

— Выбросить? — предположил он. — Отдать рабам?

Стражник сплюнул под ноги, демонстрируя презрение к рухляди.

— Как мыслишь, а? — обратился Алкей к сыну.

Амфитрион кивнул. Судьба шлема мало интересовала мальчика. Он не сомневался, что отец задал вопрос с единственной целью — отвлечь сына от истории Ликурга. От вывода, напрашивающегося с ходу: человек, сраженный камнем Персея, желал дедушке смерти от рук тиринфян. И толпа была на его стороне. От мятежа людей удерживал страх, но есть вещи сильнее страха. Случись в городе мор, или голод, или вакхические безумства среди женщин участятся, круша семьи, как ветер ломает сухие ветки деревьев…

— Дедушка ни за что не даст казнить себя, — сказал мальчик, твердо глядя на отца. — Даже если никто, кроме меня, не вступится за дедушку…

— Это правда, дружок, — согласился Алкей. Голос старшего Персеида дал трещину, будто кожа дряхлого шлема. Слова сыпались под ноги бронзовыми кругляшами. — Чистая правда. Твой дед никогда не согласится стать искупительной жертвой. Он тут всех похоронит: врагов, друзей, вакханок, табун лошадей… А войну продолжит. Такой уж он человек. Одно слово — Истребитель…

— Типун тебе на язык! Совсем сдурел, дурень хромой…

Мама Лисидика умела подкрадываться тише хорька. Зато, настигнув добычу, она делалась громче шторма. Стражники попятились и сделали вид, что оглохли. Звать мужа «хромым дурнем» — это было привилегией Лисидики. Оскорби Алкея кто другой, или просто ухмыльнись, демонстрируя, что все слышал — дочь Пелопса Проклятого рвала дерзкого в клочья, и каждый клок надолго запоминал черный день.

— Ребенок от твоих бредней заикой сделается!

— Уйди, женщина, — мягко сказал Алкей. — Поколочу, знаешь ли…

Он ни разу в жизни не поднимал руку на жену.

— Ходить под себя начнет! Щекой дергать! — перспективы, обрисованные Лисидикой, ужаснули бы кого угодно. — Иди сюда, мой маленький, иди к мамочке…

Объятья матери пахли нардом и майораном.

— Не бойся, мой хороший! Боги милостивы к нам…